Старое новое чтение к Старому Новому году

На самом деле все было не так, как отложилось в памяти. Справедливости ради признаюсь: сперва-то я прочел "Кольца Сатурна" Зебальда, и лишь затем "Манарагу" Сорокина, а все это вместе – на фоне очередного тома нескончаемого Пруста. Но миф, с которым жить, вышел такой: разочаровавшись в Сорокине, я поклялся больше никогда в жизни не связываться с современной литературой. Nunca jamas – как говорят в таких случаях испанцы. Вместе с Россией, стозевно дышавшей еще в "Теллурии", из новой прозы Сорокина ушла сама жизнь, взамен же она (проза) обрела приставку "евро". Отставив Россию, Сорокин написал вполне заурядный евророман, в меру смешной, в меру увлекательный, каких море.       Зато окончательно очаро

О бабушкином, дедушкином, зверином и о том, кого из писателей получается вообразить ребенком

Не верится, что вы тоже были маленьким, такой вы — странный. Как будто и родились взрослым. В мыслях у вас много детского, незрелого, а — знаете вы о жизни довольно много; больше не надо, – говорил Толстой Горькому во время одной из их встреч в Крыму в 1901 году. Будущему буревестнику революции было тогда за тридцать, Повесть "Детство" своего великого собеседника он, разумеется, уже читал, а вот своего личного "Детства" еще не написал. Горький начнет его в Италии уже всемирно знаменитым 45-летним писателем. И нет сомнений, что то был, пусть и запоздалый, но ответ Толстому – настолько непохожи две эти повести. На эту книгу мы наткнулись случайно – в нижегородском музее Горького "Домик Каширина", в котором и начинаются оп

О новом романе Евгения Водолазкина

Евгений Водолазкин. Авиатор. АСТ. Редакция Елены Шубиной, 2016 Евгений Водолазкин неосторожно, хотя, возможно, и сознательно дал в своем новом романе исчерпывающую его метафору: отмороженный. Именно так в конце концов и прочитывается "Авиатор" – не как продукт свежий, "парной", а словно бы для пущей сохранности замороженный и затем, в подходящий момент, оттаявший. В точности как главный его герой Иннокентий Платонов, который сперва в Соловецком лагере в ходе жестокого эксперимента был заморожен, а спустя 70 лет, в самом финале ельцинского правления, успешно разморожен. Ровесник века, Платонов попадает в 1999 год и начинает жить как бы заново, постепенно припоминая прошлое и вживаясь в настоящее. По заданию разморозившего его доктора Гейгера, он ведет днев

Один из лучших русских романов ХХ века написан осетином, эмигрантом, таксистом и масоном

Спросить даже и на столичной улице, кто такой Гайто Газданов, – ответа не получишь, сто пудов. А ведь это один из лучших русских писателей ХХ века. На мой вкус, и лучший. Его "Ночные дороги" я перечитывал раз пять с равным удовольствием. Кто-то назвал Газданова русским Прустом. Но он, конечно, не Пруст. Да и не русский. Газданов – осетин, родившийся в Санкт-Петербурге в 1903 году, крещеный Георгием, окончивший русскую гимназию в Болгарии в 1922, умерший в Мюнхене в 1971, а похороненный в Париже. Рядовой бронепоезда Белой армии в Гражданскую, парижский таксист в эмиграции – почти четверть века стажа, ведущий программы, посвященной русской литературе на радио "Свобода". И еще – член масонской ложи "Северная звезда". Долгое время

О парадоксе Хокинга, морковном варенье и том, что время — это вода

Мемуары людей известных, как и мемуары, посвященные известным людям, обречены на успех. В книжном бизнесе это один из самых популярных жанров. Для знатока мемуар – всегда детектив: интересно, о чем автор рассказал, что утаил. Как известно, правдивых воспоминаний не бывает и быть не может. Читая чьи-либо мемуары, неплохо помнить, что  у каждого существует свой и только свой вариант прошлого, и держать в уме парадокс физика Стивена Хокинга: Независимо от того, какие воспоминания вы храните о прошлом в настоящее время, прошлое, как и будущее, неопределенно и существует в виде спектра возможностей. Пройти по тонкой грани между умолчанием и откровением непросто, и эту интересную задачу авторы недавно опубликованных мемуаров решили каждый по-своему.  

К 90-летию со дня рождения Юрия Трифонова

На одном из ресурсов, посвященных творчеству Юрия Трифонова  я нашел отзыв, который сделала совсем молодая, видимо, девушка, не заставшая советскую эпоху.  Она назвала "Московские повести" прозой даже не черно-белой, а серо-серой: Ни одного симпатичного героя. Все - натуры сложные, противоречивые, сомневающиеся, рефлексирующие, не любящие ни себя, ни окружающих… Безусловно, Юрий Трифонов – классик советской литературы. Я бы только хотела, чтобы эта классика не стала бы больше актуальной, а осталась бы памятником временам прошедшим. Казалось бы, наивно, но ведь точно! Трифонов, несмотря на всю свою безусловную литературную одаренность, вряд ли когда-нибудь обретет былую актуальность. В последний раз я читал Трифонова в самом начале 80-х годов, когда

Ода к радости Валерия Залотухи

  Валерий Залотуха. Свечка. Время, 2014   Кинодраматург Валерий Залотуха задумал "Свечку" еще в 2000 году, начал писать в 2001-м, рассчитывал управиться за год, а вышла она только в конце 2014-го. Автор отдал своему грандиозному, почти в 2 тысячи страниц роману, по меньшей мере, пятую часть жизни – Залотуха умер в прошлом феврале, и было ему немного за шестьдесят. Однажды один интеллигентный человек пошел защищать демократию, но встретил Бога, и Бог его чуть не изувечил, – к такому резюме вроде бы приходят главный герой "Свечки" Евгений Золоторотов и автор, решивший в эпилоге побыть еще и персонажем собственного романа. Эта, вроде бы емкая формула вовсе не исчерпывает, да и не способна исчерпать содержания "Свечки". Роман

Заметки к короткому списку главной литературной премии года

В коротком списке премии "Большая книга" девять имен, и половина позиций – очевидный балласт. Вероятно, по случаю заявленного в России Года литературы невольно выплеснулось желание выдать количество за качество. В прошлом году, кроме безусловного лидера Владимира Сорокина и победившего Захара Прилепина, на премию всерьез претендовали Ксения Букша, Алексей Макушинский, Александр Григоренко. Более половины списка – яркие, необычные книги. В нынешнем году явный лидер тоже один – покойный Валерий Залотуха с колоссальной – в две тысячи страниц! – "Свечкой". Половину остальных восьми произведений я бы отнес к литературным недоразумениям, а другую – не посмел бы отнести к событиям литературы. Недоразумения принадлежат авторам несо

Три дня по дорогам Тульской губернии

Отправиться в Тулу на длинные праздники были три веские причины. Во-первых, Ясная Поляна. Пусть и бывал там десяток раз, место это обладает странной магией – хочется вернуться. Во-вторых, город Белев. Побывал однажды на обеде у архиепископа Тульского и Белевского Алексия и подумал, что Белев, вероятно, – духовная столица Тульской губернии, коль скоро иерарх носит такой титул. Ну, и гастрономическое любопытство по поводу белевской пастилы, которую вроде бы сто лет назад экспортировали в 40 стран мира. В-третьих, захотелось самому убедиться в том, что будто бы с началом кризиса сограждане предпочли внутренний туризм заграничному и на длинные праздники колесят теперь по родным дорогам вместо того, чтобы лететь в Стамбул или Прагу. В справедливости этого утверждения я усомнился

Если Толстому прикинуться Чеховым

Вот, кажется, недавно еще, а на самом деле – лет уж сорок тому, как на уроке литературы мы обсуждали этот рассказ. Привычные словечки эпохи: "царизм", "крепостники", "народ" так и скакали вперебивку с парты на парту на радость учительнице. И действительно же: и царизм, и крепостничество, и народ. С этими словами я прошел эти годы, и если вспоминал "После бала", то именно как этакий красивый манифест против насилия. Насилия, способного порушить даже и самую сильную любовь. А тут еще и купринский "Поединок" мешался некстати, точно закрепляя в памяти стереотип. И вот я впервые перечитал рассказ, благо небольшой. И к вящей радости лишний раз убедился: насколько же неожиданна и многозначна хрестоматийная, казалось бы, классика. Толст