Жил-был черный певчий дрозд, и Господь Бог нас благословил

Отару Иоселиани исполнилось 80, самое время пересмотреть и поучиться

От самого Отара Иоселиани известно, что это старинное грузинское присловье про Бога, дрозда и нас с вами, – то ли застольное, то ли из песни, то ли на все случаи жизни, – дало название фильму "Жил певчий дрозд".

А вот что я помню, и вот на чем настаиваю.

Иоселиани – самая бесспорная фигура советского киноискусства. Во всех своих интервью Андрей Тарковский называл его первым и лучшим из коллег-соотечественников. Критики из числа наиболее авторитетных и высоколобых соревновались в искусстве отвешивать ему комплименты. В киноклубах потихоньку уходившего с исторической арены Советского Союза мечтательно гудели-вздыхали: О-о, Отар Иоселиани!

Хотя какой он Тарковскому или мне соотечественник? Потомок грузинских, что ли, князей. В середине 80-х, уже работая во Франции, рассуждал на радио BBC: Нас, грузин, мало, всего два с половиной миллиона. Мы вымирающая нация: два с лишним миллиона Дон-Кихотов. Говорилось с таким апломбом, будто за одну только малочисленность грузинам нужно создавать особые условия, воздавая при этом почести, прощая капризы с ошибками.

(Нет, князь, не дождетесь!)

Когда уже в 2000-е случилось военное столкновение на юго-осетинском направлении, Иоселиани тиражировал в своих интервью предельно злые вещи и о России, и о "русских дураках". Некоторые его фильмы были мне симпатичны, а какие-то, вроде антиреволюционной агитки "Разбойники, глава VII", вызвали в свое время недоумение.

В отрочестве, задолго до того как посмотрел "Фаворитов луны", познакомивших меня с его кино и не сильно впечатливших, прочитал повесть Андрея Битова "Выбор натуры" (1973), где Иоселиани – один из главных героев.

Эта повесть, а скорее, эссе, зацепила. Битов тонкий и проницательный: многое в первых двух полнометражных картинах и разглядел, и завораживающе описал:

В "Дрозде" Иоселиани довел до совершенства поиски, начатые в "Листопаде"… Герой – не жилец, слишком плотный разумный мир противостоит и вытесняет его.

Мне нравилась битовская вещь про режиссера-грузина, однако, я не мог взять в толк, почему предельного уровня комплименты отвешиваются человеку, снявшему всего-навсего две непродолжительные черно-белые ленты на скучном бытовом материале. Серая советская действительность, «люди, как мы», цветущая и поющая, но вряд ли сильно интересная Грузия, выгодно торговавшая на тульском рынке фруктами-овощами к негодованию небогатого русского населения…

Фильмы-то посмотреть было негде. А не посмотреть их после восторгов Тарковского и Битова было тем более невозможным. Прочитал поэтому комплиментарную главу про Иоселиани раз, наверное, пятнадцать и после книжку из "Библиотеки "Дружбы народов" куда-то закинул.

Однако, так и не смог выкинуть из головы регионального художника, который, получалось, в гонке за кинематографическое качество обошел столичных, высокобюджетных, фантазийных, двухсерийных, цветных и широкоэкранных коллег-конкурентов.

Узнав о приближающемся юбилее, подумал: вот шанс разобраться с загадочным, с фактически позабытым у нас человеком и художником. В день его рождения, второй день февраля, посмотрел кино "Жил певчий дрозд" и лишний раз убедился в необходимости полной культурной ревизии.

Общее место всех критических высказываний о "Дрозде": главный герой по имени Гия Агладзе погибает под колесами случайного автомобиля. Даже грубостью может показаться, когда режиссер все-таки переезжает его, бегущего через улицу, засмотревшегося на девушку… – пишет Битов.

Вот именно. Сами подобные предположения – уже грубоваты в отношении столь невесомой картины.

Фильм состоит исключительно из легких прикосновений – к герою и его окружению, к миру и ситуациям. Совсем неслучайно эта заметка следует за рецензией на картину братьев Коэн "Внутри Льюина Дэвиса", сделанную совершенно иначе и в иное время, но тоже, как из кирпичиков, построенную из слабых обстоятельств. Тут не моя прихоть, а прямо-таки режиссура высших сил.

Мастера искусств любят нажимать на чувствительные места. Боль, а точнее обозначение боли, спекуляция на боли, несчастьях и сильных обстоятельствах – это простейший способ установить эмоциональный контакт даже со зрителем взыскательным. Втереться к нему в доверие. Наварить очков.

Предельный случай боли и "самое сильное обстоятельство" – конечно, физическая смерть. Так вот, глубинный смысл "Дрозда" в том и состоит, что никакой смерти в этом "мире легких прикосновений" нет и быть не может, это противоречило бы духу и поэтике фильма!

Регулярно пишу в "Культпро" о сюжетных рифмах и серийных событиях. Иоселиани дает в начале "Дрозда" сцену уличного происшествия, где герой – наблюдатель. Оживленная тбилисская улица, толпа, машина скорой помощи, кого-то сбили, однако, насмерть ли? Неизвестно, ничего не видно.

За пять минут до финала ровно такая же стертая, на общем плане и вдобавок спрятанная от нас автобусом сцена происходит при непосредственном участии главного героя. И снова ничего не видно, ничего не известно. Никаких следов крови, работы смерти.

Рецензенты видят, вчитывают в фильм то, чего в нем нет. Выдающаяся, едва ли не наиболее совершенная кинокартина послевоенного периода попросту не увидена, как же так?!

"Жил певчий дрозд" оказался ювелирно исполненной картиной про массового городского человека. Гия Агладзе – это любой из нас, грузин, американец или русский. В финале после очередного происшествия на проезжей части часовщик запускает часовой механизм, время пошло: новый день, новые анонимные происшествия. Одно из многочисленных событий фильма – это наблюдение за городской жизнью через оптику того или иного технического устройства, от микроскопа и телескопа до кинокамеры и телевизора. Они отчуждают человека от мира. Взгляд в окуляр, в кинокамеру равен анестезии, избавляет от боли

Как это все тонко, ненавязчиво умно. И за какие же копеечные деньги, фактически без спецэффектов и профессиональных актеров!

А когда часовщик запускает свой механизм, нам в уши льются разговоры на аграрную тему: посадка картошки и персиковых деревьев, уход за растениями и сбор урожая. Снова ненавязчивый, но не дешевый прием. Сменилась формация, и время потекло по иному, и теперь им управляют не природные циклы, но механические законы. И все это без малейшего нажима, без спекуляций, без эмоционального давления, на которое кинематографисты столь горазды.

Третий день хожу как очумевший. Это же надо, спустя три десятилетия получить ответ сразу на полдюжины своих детских вопросов!

Почему Иоселиани лучший?

Что такого важного нашел для себя в копеечной картине склонный к изобразительной роскоши и фантастике Тарковский?

Разве можно делать конкурентоспособные, а главное, умные вещи – вдали от имперских столиц?

Выдерживает ли кино испытание временем или, как нас вечно пытаются уверить, безнадежно стареет?

Что такое человек?

Когда меня покажут по телевизору?

И ведь меня показали. С математической точностью. Ну да, по первому образованию Отар Иоселиани – музыкант, по второму, незавершенному, -  математик. Музыкальное училище и мехмат МГУ.

Отару Иоселиани удается в сжатой, но убедительной форме предъявить жизнь во всех ее проявлениях: от взаимоотношений с женщинами и начальством до конфликта с временем, пространством и неодушевленными предметами.  

Дорогого стоит незакультуренное искусство. Особенно в наши дни, когда цитаты и аллюзии призваны доказывать широту души и образованность художника. Математик Иоселиани идет сразу к сути, показывает жизнь в формах самой жизни. Это не "проклятый натурализм", мастера которого особенно склонны к спекуляциям на эмоциях и "мощным воздействиям". И уж тем более – не притча, ибо никакого "окончательного анализа", никакого нравоучения.

Иоселиани не выше того, что показывает.

У гениального Тарковского за кадром вечно читают что-нибудь возвышенное. То стихи отца, Арсения Тарковского, то Тютчева, то прозу Лао-цзы. Выдающийся Герман в "Трудно быть богом" остановился на Пастернаке. Мальчики из хороших семей лишний раз подтвердили свой высокий образовательный ценз, намекнули на исключительный литературный вкус. А потомок грузинских князей, наоборот, делает свое великое кино из подножного мусора, из шума городской жизни, из математически выверенных серий. Нет никакой дистанции ни от презренной суеты, ни от, допустим, меня – задержавшегося в своем развитии русского плебея. Думаю, в этом проявляется подлинный аристократизм.

Иоселиани подолгу простаивал. Короткий съемочный период, потом многолетние паузы. Чем он занимался, когда не снимал? Обивал пороги инстанций, жаловался, плакался, пил горькую, дразнил советскую власть?

Почему-то уверен: Иоселиани занимался самым важным, просто жил. Человек, который умеет в своих фильмах настолько безболезненно нырять в повседневную суету и быть с нею наравне, очевидно, умеет жить и в промежутках между работами.

Кто он для меня? Кажется, тот человек, которого я всегда ощущал где-то на глубине своей души и до которого столь долго не мог достучаться. Посмотрев "Дрозда", понял, каким бы я хотел быть, и даже, каким был задуман.

В России негласно принято суетиться в режиме "пахать". Наследие крепостного права? Доказано, однако, что эта вечно навязываемая нам манера поведения непродуктивна. Герой Иоселиани суетится, не напрягаясь, в режиме "порхать". Финал-то будет тем же самым, но вкус жизни – остается на губах.

Умнейший Виктор Шкловский написал о "Дрозде": Это нельзя назвать самодеятельностью — это можно назвать возведением быта в искусство. Похвалил, но как-то странно. Выходит, сомнения насчет "законности" метода у наших интеллектуалов имелись и имеются?

Лично мне словечко самодеятельность очень нравится. Агрессивные или шибко умные отсеиваются на пороге.

С 12 по 27 февраля Музей Кино показывает в кинотеатре им. Моссовета большую ретроспективу Отара Иоселиани. Расписание здесь: http://www.museikino.ru/event/651.