"Мертвые души" Кирилла Серебренникова в Гоголь-центре

Зрители обсуждали премьерный показ прямо в зале

Признаюсь сразу, на эту премьеру я шел не без скепсиса: "Мертвые души" - все-таки не пьеса, а поэма (именно этот жанр значится у Гоголя), а, стало быть, ее нужно именно читать, а не ставить на сцене. Позже сам Серебренников сомнения отчасти развеял, пояснил, что во многом он и затеял постановку, чтобы возбудить интерес зрителя к прочтению поэмы. Ибо текст классика, а уж тем более Гоголя, богаче любых его толкований. И спектакль получился вполне и по-гоголевски убедительным. Часто неожиданным, смешным, динамичным, даже бешеным.

Случалось, правда, что действие как бы "провисало". К примеру, в самом начале в долгой суете с колесами, которые то ли доедут до Москвы, то ли не доедут. Или ближе к финалу, когда путешествие Чичикова по помещикам закончилось, а вместе с ним прервалась на время драматургия и у самого Гоголя, и вместо диалогов пошла писать лирика. Действие требует развития, а развить-то и нечем. Не читать же со сцены то, что называется "от автора". Спектакль будто притормозился как раз в этом месте. Впрочем, я побывал на премьере, а знающие театр люди говорят: премьеры всегда "сыроваты", детали спектакля еще не "притерлись".

Зато ту премьеру можно назвать в некотором смысле исторической: сразу после поклонов, бисов и цветов, зрителей пригласили ее обсудить. Тут же, в зале, с режиссером, ведущими артистами и композитором. Остались не все, с полсотни человек, но обсуждение протянулось за полночь. Благо, вопросов возникло много.

Во-первых, зонги. Музыка Александра Маноцкова, слова Николая Гоголя. Зачем? Ну, а как еще можно передать на сцене хрестоматийные лирические отступления Гоголя? И не только их, но и прочее "не драматургическое", но сюжетно необходимое. В том числе и письмо, которое пишет Чичикову Приятная дама. И Маноцков расстарался - тут и стилизация под немецкую эстраду 20-х годов XX века, и под песенки Вертинского, и под "Быдло" Мусоргского, и даже - под Чайковского (его я, каюсь, не признал). Понятно, что "слова Гоголя" были сокращены до размеров романса, но ритм его прозы - недаром же "поэма" - лег в музыку как влитой.

Во-вторых, английские титры, которые шли над сценой. Вещь в русском театре доселе, кажется, невиданная.  Кирилл Серебренников пояснил это так: иностранцы, которые живут в Москве, вынуждены ходить либо в оперу, либо на балет, либо в концерты, тогда как  русское драматическое искусство для них закрыто. Логично. Правда, не помню, чтобы в каком-нибудь "Комеди Франсез" транслировали Мольера на английском, а на Бродвее - на французском, возможно, они там заинтересуются опытом Гоголь-центра.

К тому же, факт известный и по-своему печальный: Гоголь непереводим на другие языки. Видимо, эта непереводимость в какой-то мере восполняется сценическими средствами.  

В-третьих, роли. В них сплошь мужчины: и жены помещиков, и служанки, и Коробочка, и Приятная дама. На вопрос смущенного зрителя, Серебренников ответил ожидаемо: это вообще-то театральная традиция. Ну да, если вспомнить хотя бы шекспировскую эпоху, когда и Офелию, и Джульетту играли мужчины или мальчики.  Еще важнее другой аргумент режиссера: на сцене совершенно не важно, кто ты, важно то, насколько полно ты способен представить другого.

К тому же, добавляет Серебренников, ритм спектакля таков, что женщина его просто не выдержит. И это так: мне, к примеру, страшновато было наблюдать за Ноздревым - Михаил Тройник играл его буквально на износ. Все думалось, а как не сдюжит такого темпа? Добавлю, что артисты представляли по нескольку ролей и переодевались тут же на сцене, чтобы не сбавлять скорости.  

В-четвертых, Один Байрон, американец. Он играет в "МД" в очередь с Семеном Штейнбергом то Чичикова, то Манилова. Я видел американца в главной роли. Да, акцент, конечно. Да, артикуляция иная, более сдержанная, чем у русских актеров. Серебренников свой выбор объяснил тем, что Чичиков, по его мнению, и сам нечто вроде иностранца, путешествующего по Руси. Ничем он не похож на других персонажей, вторгся в их жизнь, словно инопланетянин с фантастическими идеями. Сам Один добавил, что уже восемь лет живет в России, и сколько ни собирался, все никак не может уехать, что-то неведомое, фантастическое его тут держит. Вполне гоголевская ситуация.

Мне его Чичиков показался неким героем-функцией: мнения о нем составить невозможно, но с его помощью все остальные раскрываются в пугающей глубине.

В-девятых (я намеренно пропущу несколько пунктов, которые будут понятны только тем, кто уже видел спектакль, и обращусь к финалу), "Птица-тройка". Вернее, ее принципиальное отсутствие.  Не спели артисты про тройку, не спели про Русь, которая несется бог знает куда, и не дает ответа - куда именно. Вероятно, для Серебренникова, ответ на этот вопрос не так актуален, как другой: "Русь, чего ты хочешь от меня?" (Хотя у Гоголя этот вопрос задан задолго до финала с "птицей-тройкой").

Зонгом с таким рефреном и заканчивается спектакль. Артисты исполняют его хором. Очевидно, для режиссера важнее не сама Русь, а судьбы людей, ее населяющих. 

А потому в десятом пункте я воспроизведу вопрос одного из зрителей (вопрос был признан лучшим): правда ли, что идея спектакля в движении? Ответ создателей однозначен: "Да. Движение - это всегда перемены". Для разгона - возня с колесами, а дальше - во весь опор. Да так лихо, что персонажи каждого следующего эпизода уже на сцене, а персонажи предыдущего еще подают реплики как бы вдогонку главному герою. Это, очевидно, и есть метафора перемен, к которым призывают "Мертвые души" в Гоголь-центре.

Но вопрос-то про Русь остается без ответа. Невольно вспомнится древняя мудрость, которую сто лет назад облек в жесткую форму афоризма один немецкий социал-демократ: «Движение — всё, конечная цель — ничто».