Теллурия, или 50 глав безвредной радости

Гвозди Владимира Сорокина в номинации на "Большую книгу"

Читатель в большинстве своём книг Сорокина, к сожалению, либо не знает вовсе, либо наслушался всякой дичи, которую много лет пороли неучи и дураки из СМИ: порнограф, копрофаг и так далее. Разумеется, это чушь.

Проза Владимира Сорокина, в самом деле, построена на постоянном конфликте высокого и низкого, и без видимых усилий достигает их гармонизации на книжной странице. Тем более странно слышать от иных серьёзных критиков, мол, Сорокин исписался, Сорокин повторяется... Словно наша жизнь не вечное повторение одних и тех же коллизий и гармоний. В этом смысле роман "Теллурия" очень показателен. Он и про то же, и не про то же, что написано Сорокиным раньше.

Гвоздь романа

Это снова антиутопия. Тем, кто читал "Сахарный Кремль", "День опричника" и "Метель", придётся шагнуть немного вперёд во времени. В эпоху, когда Европа и Россия не только не сольются в цивилизационном экстазе, а наоборот - распадутся на множество мелких государств, каждое со своей экономикой и своими идеалами. Не обойдётся и без страны, исповедующей культ Сталина. Впрочем, культ этот будет существовать исключительно в целях привлечения зарубежных туристов. Почти, как сейчас на Кубе.

Ну, и Москва. У Сорокина - это православно-коммунистическая монархия, размером чуть больше нынешней Московской области.

"Теллурия" состоит из 50 глав, никак не связанных между собой сюжетно. Это 50 отдельных новелл из будущей жизни, и читать их можно в любом порядке. Хотя кое-какой порядок всё-таки есть, но об этом позже.

Небольшая, но крайне важная деталь в романе - это гвоздь. В прямом смысле слова. Он-то и сколачивает раздробленное повествование. Гвоздь – это наркотик, который следует аккуратно и точно вбить себе в голову. Зовётся теллурием. Отсюда и название: распавшаяся европейская цивилизация и есть Теллурия, тотально подсевшая - легально или нет - на теллуриевый гвоздок. Вколотишь в череп – и совершаешь приятные трипы в прошлое и будущее, занимаешься любовью с утроенным наслаждением и вообще получаешь множество разнообразных удовольствий. Но теллурий также смертельно опасен: одно неверное движение во время удара по шляпке, ошибка в точке приложения и - смерть. 50 теллуриевых трипов предлагает читателю Сорокин, вернее, 49, но и об этом позже.

Гвозди геополитики

Владимир Сорокин родился в 1955 году, живёт в Москве. Считается классиком концептуализма. То есть таким художником, который используя приёмы соцреалистического искусства, достигает такого уровня реальности, где она, реальность, начинает казаться фантастикой или вовсе несуществующей. В СССР этот литературный метод находили издевательством над основами и Сорокина не издавали. Первая публикация состоялась во Франции. В России же он впервые был напечатан только в 1992 году. Корпус его сочинений состоит не только из большой и малой прозы, но и киносценариев, пьес, оперных либретто – на одно из них написана опера Леонида Десятникова "Дети Розенталя", поставленная в Большом театре. Но, как и было сказано, дурная, скандальная завиральная слава о Сорокине далеко превосходит тиражи его книг.

В творчестве Владимира Сорокина так же, как и в любом настоящем проявлении художественной воли, содержится политическое измерение. Только у Сорокина нет того специально критического намерения, какое с времен советской власти приписывается всякому прогрессивному писателю от Лермонтова до Лимонова. Скорее, наряду с приёмом других сигналов извне, его интуиция в разы тоньше настроена на штаммы агрессии, встроенной в механику удовольствия, на насилие власти, которая всего лишь удовлетворяет желание человека или группы людей быть подвергнутыми насилию, наконец, - на само давление материи как принцип устройства жизни на планете. Сорокин охотно пишет в жанре антиутопии: всякая антиутопия - это в разы усиленная ретрансляция сигналов опасности, порой сладко-притягательной, это искажение привычного. В том числе антиутопия - это, необходимо, мутация языка.

"Теллурия" - не исключение. Сорокин говорит в интервью, что нарочно он ничего не выдумывал, что сами герои выстроили логику книги до мельчайших деталей. И, несомненно, это так. Большой писатель - это в первую очередь медиум, который на свой лад транслирует то, что происходит в мире.

Можно, конечно, покончить с постылым миром при помощи глобальной катастрофы, но такого рода спекуляциями занимаются писатели или режиссёры средних способностей. Другой способ – это следовать логике событий, которые при стечении неких обстоятельств приведут к некоему мироустройству в будущем. У Сорокина оно приняло черты дробной евразийской Теллурии. По его собственному выражению, Теллурия образована государствами «вполне человеческого измерения» - не имперскими монстрами, а вполне домашними и примерно такими же уютными, какими были Италия или Германия до середины XIX века, и какой остаётся нынешняя Швейцария.

Впрочем, и геополитика в "Теллурии" не главное. Давно замечено, что проза Сорокина редко нравится женщинам. Разве что женщинам-филологам нравится. Читатель Сорокина не переживает катарсиса, не испытывает очистительного чувства сопереживания его героям. Иными словами, над книжкой Сорокина не всплакнёшь.

Гвоздь языка

Но радость есть. Сорокин полностью погружён в одну стихию - в язык. В этой стихии он как владычица морская. Я не знаю ни одного русского писателя, настолько виртуозно владеющего языком и повинующегося языку. И что самое главное, совершенно непонятно, как он это делает, в какой транс погружается, чтобы безошибочно подражать какому угодно языку - уличному, интеллигентскому, фене, крестьянскому, бюрократическому, и так далее.

В этом смысле Сорокин напоминает гениальных актёров, способных буквально раствориться в любом персонаже, актёров уровня Иннокентия Смоктуновского или Евгения Миронова, или Константина Райкина в спектакле Валерия Фокина по рассказу Кафки "Превращение"...

Погружение в стихию языка диктует сорокинской прозе всё остальное - и форму, и содержание. Не писатель выдумывает антиутопию, а его язык проговаривает её, поскольку язык бытует в обществе, отражая всё, что в нем происходит и произойдёт. Все сорокинские идеи строятся языком, тогда как у прочих писателей происходит как раз наоборот.

Все-таки я не социолог, не историк, не политтехнолог. Мой механизм — это антенна, которая выдвигается, когда я сажусь за свой письменный стол. Она ловит шум времени, как и всегда у писателей.

Последняя фраза "как и всегда у писателей" очень характерна. Отнюдь не всегда у писателей так. Сорокин идеализирует других писателей просто потому, что не представляет себе, как может быть иначе.

А иначе бывает. К примеру, Толстой, когда его язык устал сопротивляться идеям в "Войне и мире" и отказался быть языком художественным, в последней части переходит на публицистику. Или в "Идиоте" Достоевского язык прямо диктует автору: твоему идеальному князю самое место в сумасшедшем доме.

Язык Сорокина внушает ему и сюрреалистические образы, к примеру, "малых и больших" лошадей, и образы абсурдные - "жидкий топор".

Без гвоздя

"Обычные" высказывания Сорокина, его интервью, например, довольно скучные и гладкие. В этом нет парадокса. Во многом это зависит от интервьюера, но и от писателя тоже, ему в обыденной речи нет нужды настраивать свою антенну. Кстати, и интервью актеров, даже самых больших, чаще всего банальны. Мне было бы очень любопытно когда-нибудь прочесть что-то написанное самим Сорокиным – его языком, а не чужим, пойманным антенной. Хотя вряд ли это произойдет когда-нибудь, разве что Сорокин напишет мемуары.

Но теперь ничто не мешает мне испытывать безвредную радость при чтении с первой до последней страницы: все 50 глав "Теллурии" написаны разными языками!

Тут самое время сказать о последней 50-й главе. Она особенная. В ней нет ни геополитики, ни гвоздя блаженства, зато внезапно разражается и очистительный катарсис, и чувство сопереживания герою. С первых же слов:

Картоха кончилася. Всё.

Это глава о бегстве, об одинокой жизни в лесу. Читая её, я всерьёз захотел очутиться на месте героя, верно, оттого, что в душе и сам эскапист.