Что играют и слушают в книгах

Концерт силами Толстого и Джойса

Лев Толстой. Крейцерова соната

Музыка уподобляется у Толстого разлитию любовного чувства. Развитие музыкальной темы идет параллельно немой игре мужчины и женщины. «Крейцерова соната» (№ 9, ля мажор) – одно из самых известных камерных произведений Людвига ван Бетховена, который сам играл на премьере по своим черновикам -  переписчики нот не успели к концерту. В повести Толстого участвует первая часть этого темпераментного диалога скрипки и фортепиано. «Крейцерову», судя по воспоминаниям современников, любили играть в Ясной Поляне. Чем закончилось ее прослушивание в повести — вы помните.

Антон Чехов. Скрипка Ротшильда

Гробовщик Яков по прозвищу Бронза играл в местечковом оркестрике и все считал убытки, понесенные в жизни, а у могилы вдруг догадался, что ничего кроме скрипки и не было с ним. Скрипка взвизгивала, хрипел контрабас, плакала флейта, пахло чесноком до духоты.

Джеймс Джойс. Улисс. Перевод В. Хинкиса и С. Хоружего

Содержанием 11-го эпизода второй части книги - эти эпизоды соответствуют приключениям Одиссея из Гомерова мифа - является сладкое, обольстительное и гибельное пение сирен. Этот вокал, русалочью песню и моделирует Джойс, создавая развернутое и, пожалуй, самое экспериментальное в истории литературы пение на письме. Главный персонаж книги Блум заглядывает в бар, пишет письмо, и всё, что он слышит, - вот это всё и поет, попадая в резонанс его  мыслям. Джойс пытается передать особенности его восприятия, смешивая «физиологию музыки», выразительные средства беллетристики и романного «потока сознания» с собственными изысканиями в технике письма, которые позже признают «классикой модернизма».

Марсель Пруст. В сторону Свана. Перевод А. Франковского

Как прекрасен был диалог между скрипкой и роялем  в начале последнего пассажа, который слушал теперь Сван! Отсутствие человеческих слов не только не давало простора воображению, как можно было бы предположить, но вовсе исключало его; никогда членораздельная речь не обладала такой непреложной необходимостью, никогда не знала она так точно поставленных вопросов, таких прозрачно ясных ответов. Сначала раздалась одинокая жалоба рояля , словно жалоба птицы, покинутой своей подругой; скрипка услышала ее, ответила ей, словно с соседнего дерева. Происходило это как бы на заре мира, когда не было еще ничего, кроме этой пары, на земле, или, вернее, в этом огражденном отовсюду мире, так построенном логикой его творца, что двое существ навсегда останутся там в одиночестве: в мире сонаты Вентейля. Была ли то птица, была ли то не сложившаяся еще душа коротенькой фразы, была ли то невидимая, изливавшаяся в жалобе фея, чьи стоны слышал рояль и бережно их передавал? Крики ее так участились, что скрипачу пришлось ускорить движение смычка, чтобы успеть их подхватывать. Чудесная птица! Скрипач, казалось, хотел зачаровать ее, приручить, пленить. Уже она проникла в его душу, уже коротенькая фраза, призванная к жизни, потрясала, словно тело медиума, подлинно "одержимое" тело скрипача. Сван знал, что фраза прозвучит еще раз. И личность его настолько раздвоилась, что ожидание неминуемого мгновения, когда он окажется лицом к лицу с фразой, вырвало из груди его одно из рыданий, исторгаемых у нас обыкновенно красивым стихом или печальной новостью, не в тех случаях, когда мы бываем одни, но когда сообщаем их другу, в котором мы воспринимаем себя в отражении, как третье лицо, чья эмоция, вероятно, его растрогает. 

В первом томе семичастной эпопеи «В поисках утраченного времени» Сван слушает сонату вымышленного Прустом композитора Вентейля. Прообразом этого музыкального произведения считается Соната для скрипки и фортепиано Камила Сен-Санса. А в сети есть замечательное исследование музыканта Александра Майкапара, уточняющее музыкальные источники Пруста. Мотив сонаты готовит душу Свана к появлению Одетты, а короткая музыкальная фраза из нее станет «гимном их любви». Нечего и говорить, что описание этой «короткой фразы» занимает у Пруста не одну страницу.

Александр Куприн. Гамбринус

Он садился на обычное место налево от пианино и играл какие-то странные, длительные, тоскливые пьесы. Становилось как-то сонно и тихо в подземелье, только с улицы доносилось глухое рокотание города, да изредка лакеи осторожно побрякивали посудой за стеной на кухне. Со струн Сашкиной скрипки плакала древняя, как земля, еврейская скорбь, вся затканная и обвитая печальными цветами национальных мелодий. Лицо Сашки с напруженным подбородком и низко опущенным лбом, с глазами, сурово глядевшими вверх из-под отяжелевших бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на знакомое всем гостям Гамбринуса оскаленное, подмигивающее, пляшущее лицо Сашки. Собачка Белочка сидела у него на коленях. Она давно уже привыкла не подвывать музыке, но страстно-тоскливые, рыдающие и проклинающие звуки невольно раздражали ее: она в судорожных зевках широко раскрывала рот, завивая назад тонкий розовый язычок, и при этом на минуту дрожала всем тельцем и нежной черноглазой мордочкой.

Через скорбную историю еврейского скрипача Сашки Куприн рассказывает об одесских погромах. С соответствующим «музыкальным сопровождением». Прием, распространенный среди сочинителей: характер исполняемой в книге музыки иллюстрирует настроение эпизода.

Хулио Кортасар. Менады

И когда я увидел маленькие зеленые огоньки, скользнувшие передо мной, словно ласточки, первая фраза бетховенской симфонии обрушилась на меня ковшом землечерпалки и заставила смотреть на сцену. Маэстро был почти прекрасен - тонкое, проницательное лицо и руки, к ним прикован оркестр, гудевший всеми своими моторами в великой тишине, которая мгновенно затопила грохот безудержных аплодисментов. Но, честно говоря, мне показалось, что Маэстро пустил в ход свою машину чуть раньше, чем настала эта тишина. Первая тема прошла где-то над нашими головами и с ней ее символы, огни воспоминаний, ее привычное, совсем простое: та-та-та-та. Вторая, очерченная дирижерской палочкой, разлилась по залу, и мне почудилось, что воздух занялся пламенем. Но пламя это было холодным, невидимым, оно жгло изнутри. Наверное, никто, кроме меня, не обратил внимания на первый крик, слишком короткий, придушенный. Я расслышал его в аккорде деревянных и медных духовых, потому что девушка, забившаяся в судорогах, сидела прямо передо мной. Крик был сухой, недолгий, словно в истерическом припадке или любовном экстазе.

Рассказчик слушает Пятую симфонию Бетховена - ту, что начинается со «стука судьбы». Ее неистовое исполнение провоцирует в слушателях из «Менад» полное умопомрачение, вылившееся в оргию с чудовищным членовредительством. У Кортасара в текстах много музыки, но, в основном, это джаз, достигающий своего пика в «Преследователе», однако, к изображению классических произведений Кортасар прибегал редко. После «Менад» становится понятно почему.

Николай Кононов. Фланер

У Рамо есть изумительная пьеса «La Poule», курица, передающая в грустном, ошеломляюще проникновенном регистре напрасную суету этой птицы; В. А. ловко и грустно играл ее – так вот, я на следующий день казался себе курицей, склевывающей кроме оставленной мне еды еще и зрелище его дома. Никаких семейных и дружеских фотографий, будто в прошлом совсем не осталось людей, чья оболочка была бы ему дорога. Правда, было несколько акварельных рисунков, подаренных до войны ему, где были какие-то румяные молодые лица. В. А. так играл «Курицу», что казалось – в конце, клюнув прекрасную россыпь звучащих точек, она умирает. Он говорил, что в этой сюите есть еще одна пьеса, называется «Sauvages», то есть «Дикари». Вы бы очень удивились этим дикарям. Прежде чем совершить дикость, они многократно галантно извиняются, в музыкальном смысле, конечно. … Бывало, что невидимая учительница и переигрывала целиком урок, словно в укор какой-то нерадивице (я всегда мог почему-то определить пол музицирующего существа), и в моем слухе, невзирая на толщу этажа, половиц и ковра вдруг шумело легкой травяной порослью туше, будто звуки мягко втерли в воспаленную точку моего перекрученного прошлого, как целительную мазь. И я как-то со всей очевидностью понимал, что есть вещества, родственные дурману, способные унять тоску. Мне казалось, что мне дарили наркоз, от которого я легко проснусь излеченным без следов недуга.

Действие романа нашего современника Николая Кононова отнесено в послевоенный Саратов, где персонажи спасаются от репрессий, от одичавшего мира. «Фланер» насыщен остроумными, а главное, точными наблюдениями не только искусства, но и театра повседневной жизни. Хотя лучшая партия, мне кажется, здесь именно у музыки.

P.S.

Жители социальных сетей, к которым я обратился за помощью, накидали полтора десятка названий книг, где музыка втянута в сюжет:

Вспомните еще – поделитесь на нашей странице в Фейсбуке