На войне как на войне

Перечитывая повесть Виктора Курочкина

"На войне как на войне" Виктора Курочкина – одна из самых необычных русских военных повестей. На первый взгляд, ничего геройски необычного во фронтовых буднях экипажа самоходного орудия под командованием младшего лейтенанта Малешкина нет, включая фамилию и подвиг. Дочитаешь до конца и пожмешь плечами: разве это подвиг? Разве достанется ему оглушительное победное "ура"? И где же поверженные вражеские сотни? Ничего такого у Курочкина не бывает. Саня Малешкин становится героем почти незаметно, не то случайно, и, что самое главное – вынужденно. Заблудился в бою, угодил на своей самоходке в самое логово противника, а там какое геройство? В живых бы остаться. 

Война и есть ситуация, где очень важно остаться в живых, а единственный верный способ добиться этого – уничтожить противника. Чем больше уничтожишь, тем выше вероятность выжить самому. Именно в этом базовый смысл всякой войны, если вообще искать какой-то смысл в войнах. Все же остальные "смыслы", включая и деление войн на справедливые и несправедливые, освободительные и захватнические – от лукавого. История не знает примеров "справедливой" войны, хотя бы потому, что человек, убивая, терпит непоправимый моральный ущерб. Принято ранжировать войны по числу убитых, тогда как главный показатель – это число убийц, победивших и выживших. Потому что в них останется семя дурной бесконечности – неизбежность новой войны.

Неизвестно, думал ли сам Виктор Курочкин об этом, когда писал военные повести и рассказы, но цену войне он познал на собственной шкуре, а потому старательно избегал высоких слов о ней. В ответ советская критика не признавала младшего лейтенанта Малешкина за героя – страна нуждалась в героях-идеологах, таких, кто сотни чужих жизней и свою в придачу положит на ура.

Вдова писателя, Галина Нестерова-Курочкина в воспоминаниях напишет:

В пылу литературных баталий и хулители повести, и ее защитники высказали немало интересных и метких замечаний. Но ни одна из сторон, по моему убеждению, не задела нерва «На войне как на войне». Споры затрагивали существенные моменты: герой Малешкин или не герой? имел ли автор право наблюдать за войной не из Верховной Ставки, а с позиции солдат и младших офицеров? можно ли через военные будни раскрыть героику народа-победителя?  […]  У меня сложилось впечатление: военная тема «На войне как на войне» заслонила ее толкователям весь простор содержания повести, обузила спектр их анализа. Критика на повесть «На войне как на войне» взглянула под углом вопроса: как мы победили? А писателя в момент создания повести в большей степени заботил вопрос: как нам жить дальше?  

Курочкин, как и его герой Малешкин, воевал в ранге командира самоходного орудия. Больше того, знал он и истинную цену блокаде – работал на военном заводе в осажденном Ленинграде, едва не умер от голода, но уцелел, был вывезен в тыл, в Ярославскую область, в состоянии  крайнего истощения. После восстановления попал на фронт. Ему было 20 лет. В начале победного 1945 года был тяжело ранен. После войны закончил юридическую школу, потом Литературный институт, работал народным судьей, журналистом. Не выжил писатель в эпоху, казавшуюся мирной. В 1968 году его, пьяного, жестоко избили милиционеры. После этого неравного боя он уже не оправился. Умер Виктор Курочкин в 1976 году.

Так совпало, что в том же роковом для Курочкина 1968 году повесть "На войне как не войне" экранизировал режиссер Виктор Трегубович. И, на первый взгляд, удачно. Во всяком случае, Михаил Кононов очень точно попал в образ Сани Малешкина. Однако легкий сдвиг в сторону героического режиссер допустил. Полковник Дей, в бою он не щадит ни себя, ни своих солдат, в фильме получил располагающую внешность Михаила Глузского, а с ней в придачу функцию сурового, но справедливого отца солдатам.

В фильм Трегубовича, откуда ни возьмись, явилась никогда не писаная Курочкиным сцена боя с гибнущими во множестве фашистами. В повести есть несколько описаний убитых немецких и советских солдат, чьи тела водитель самоходки замечает на лесной дороге. Но в остальном Курочкин не описывает врага, совсем. Вместо него – безличный и беспощадный рок, который принимает вид то чудовищного танка, то взрыва снаряда, то неразорвавшейся гранаты. Автор намеренно избегает кровожадных картин, и это удивительно для военной прозы.

А главное, режиссер оставляет Малешкина в живых. Вместо него приносит в жертву наводчика самоходки сержанта Домешека, его играет Олег Борисов. Погибает тот не случайно, как погибает в повести Малешкин, а геройски, выручая товарища в бою. Кинематографически этот ход, вероятно, и верен, но в повести Курочкина его представить невозможно – настолько он казался бы фальшивым. Фильм развернул необычную прозу в привычный советский героический, а по сути, милитаристский контекст. Так что поневоле подумаешь, что 1968 год стал дважды роковым для Виктора Курочкина.

Перечитал повесть и выбрал отрывок, где Саня Малешкин совершает свой первый, как бы пробный, подвиг. 

                                                                            ***

Саня оглянулся. Домешек стоял сзади. Вид его испугал Саню. Вернее, он не увидел самого Домешека. Он увидел длинный белый, как у грача, нос и огромные белки, которые, казалось, вот-вот вывалятся из глазниц. Домешек протянул Сане руку:

– Вот…

– Что это? – спросил Саня.

– Чека… от гранаты.

Саня ничего не понимал, не понимали и Щербак с ефрейтором. Но всем вдруг стало страшно.

– Я проверял в сумках гранаты и не знаю как… вытащил чеку. – Домешек хотел улыбнуться, но вместо улыбки лицо его задрожало и сморщилось.

У Малешкина обмякли ноги, и все вокруг стало нереально маленьким и серым.

– Граната без чеки в сумке? – спросил ефрейтор.

Домешек кивнул и, схватившись за голову, сел прямо в снег.

– Почему же она не взорвалась? – вслух подумал Саня.

– Наверное, трубку взрывателя прижало. А то б она рванула. – И Бянкин зябко поежился.

– Что же теперь делать-то?

Саня по очереди посмотрел на своих ребят. Домешек сидел на снегу и тупо разглядывал ладонь, на которой лежала чека. Щербак, уставясь на самоходку, размазывал по лицу грязь. Ефрейтор Бянкин сворачивал цигарку и никак не мог свернуть: то просыпался табак, то рвалась бумага.

Малешкина сковал ужас. Его самоходка, родной дом, превратилась в огромную глыбу взрывчатки. Малейший толчок – капсуль-детонатор срабатывает, и… Саня закрыл глаза и увидел огромный взрыв, а на месте машины – черную яму. Он невольно попятился.

– Дела так дела, – протянул Бянкин; ему все-таки удалось свернуть папироску и закурить.

Малешкин взглянул на ефрейтора, который жадно глотал дым, и протянул руку. Бянкин отдал ему окурок. Саня затянулся, обжег губы и опять рассеянно спросил:

– Что же делать-то теперь, а? Если взорвется машина, нам всем… – и не договорил.

Впрочем, все поняли и молчали. И в этом молчании младший лейтенант Малешкин почувствовал, что теперь все зависит от него. Он командир, он за все в ответе. Саня закрыл ладонью глаза, стиснул зубы.

– Сержант Домешек, вы сейчас пойдете в машину и достанете ту гранату. Понятно?

Домешек скорее удивленно, чем испуганно посмотрел на командира, словно спрашивая: «Ты что, шутишь, лейтенант?» – и наконец понял, что это не шутка, а приказ.

Он поднялся, опустил руки и тихо по складам проговорил:

– Есть достать гранату.

С минуту он стоял, повесив руки и опустив голову, потом поднял ее, горько усмехнулся и пошел к машине. Когда он уже занес ногу на гусеницу, Малешкина обожгла мысль: если Домешек погибнет, ему тоже не жить. «Так зачем же и ему? Уж лучше один я». И Саня тихо позвал:

– Мишка.

Домешек через плечо посмотрел на командира.

– Вернись.

– Зачем?

– Назад! – грубо оборвал его Саня.

Домешек пожал плечами и вернулся.

– Я сам… Понимаешь, я сам. – Саня отвернулся от наводчика, посмотрел на корявую сосну с перебитой макушкой. – В какой сумке она?

– С левой стороны.

– Какая она?

– Не знаю, лейтенант. Я ее не видел. Когда я увидал в руке чеку, все забыл, ничего не помню, словно по затылку бревном ахнули…

– Значит, в левой?

– Кажется, в левой.

– «Кажется», «кажется»! Должен точно знать, – взорвался ефрейтор. – Лейтенант, давай я ее достану?

– Нет… Я сам.

– Разрешите. Для меня эти гранаты раз плюнуть.

– Ефрейтор! – И Малешкин так посмотрел на заряжающего, что у того сразу отпала охота настаивать. Бянкин посоветовал лейтенанту снять фуфайку.

– Без нее удобнее, – сказал он.

Саня стащил фуфайку, бросил ее на снег, потом снял шапку и тоже швырнул, подошел к машине, вскочил на нее и взглянул в открытый люк. Оттуда на него дохнуло холодом. Он оглянулся на ребят, хотел улыбнуться, помахать им рукой, сказать что-нибудь доброе, но улыбки не получилось, рука не поднялась, и сказал он то, что надо было сказать:

– Отойдите от машины подальше. А то взорвется, и вам будет хана. – Последних слов Саня не хотел произносить, они сами неожиданно соскочили с его губ, и Малешкнн почувствовал, что он немеет от страха. – Господи, помоги! – прошептал гвардии младший лейтенант Малешкин и спустил ноги в люк, как в могилу.

Саня не помнил, как он разыскал гранату, как осторожно и цепко ухватил ее за взрыватель и вынул из сумки.

Когда Саня вылез из машины и вытер с лица пот, который был холоднее родниковой воды, он опять увидел мир, огромный и прекрасный, хотя над лесом висело сырое, тяжелое декабрьское небо. Саня поднял вверх гранату и закричал:

– Ребята! Вот она!

Ребята подошли и боязливо покосились на гранату, которую Малешкин так сжал, что побелели пальцы.

– Забрось ее вон туда, в кусты, – посоветовал Домешек.

Но Саня категорически отверг это разумное предложение, сказав, что на взрыв сбегутся и опять припишут батарее ЧП.

– Вставить на место чеку. Вот и все, – сказал Бянкин, – Мишка, давай чеку. – Ефрейтор подул на чеку, обтер об ватник и подступил к командиру.

– Где там дырка?

Малешкин протянул заряжающему руку с гранатой.

– Что же ты зажал дырку? Раздвинь пальцы!

– Не могу. – Саня спрятал гранату за спину.

– Почему? – удивился ефрейтор.

– Боюсь.

Бянкин попытался отобрать у Малешкина гранату.

– Ладно, черт с тобой. Держи крепче взрыватель.

– А ты что будешь делать? – испуганно спросил Саня.

– Ничего. Держи.

Саня не успел сообразить, в чем дело, как Бянкин отвернул от взрывателя гранату.

– А теперь бросай взрыватель.

– Куда?

– В снег. Да чего ты боишься?

Саня бросил. Взрыватель, описав дугу, упал в снег. Все ждали взрыва, а его не было.

– Что за хреновина? – удивленно протянул Домешек.

Бянкин поднял взрыватель, подергал трубку.

– Брак!

Заряжающий с наводчиком принялись дико хохотать, к ним присоединился и Щербак.

Домешек схватил Малешкина за руку:

– Я по этому поводу расскажу анекдот…

Анекдота наводчик рассказать не успел: появился комбат и приказал выводить машину на дорогу.