Дальше змеи и опасность…

"Ивонна, принцесса Бургундская" в Театре наций

В Польше я не стал бы возвращаться к Ивонне, – сказал в одном из предпремьерных интервью Гжегож Яжина, ученик Кристиана Люпы, один из ярких театральных режиссеров Европы, худрук театра TR Warszawa. Он ставил "Ивонну" Витольда Гомбровича в Польше в 1997 году, и это был по преимуществу спектакль молодого режиссера о "прелестях любви".  Сегодня ему интересно, почему и как в любой социальной системе, большой или малой, зарождается иррациональное и неизбежное движение вспять. Яжина верит, цель театра в Варшаве и Москве – открывать людям глаза на происходящее. Мы ведь тоже верим, и нам бы понять, как и почему все это происходит.

В другом предпремьерном интервью "Страх – ключевой человеческий механизм"  режиссер рассказал больше и нелицеприятнее о своем понимании социального устройства. Яжина много путешествует и знает, что всюду, в Монголии или Папуа-Новой Гвинее, Другому легко найти контакт с аборигенами. При условии, если все хотят выжить. В Папуа—Новой Гвинее аборигены вырубают участок джунглей и внутри этого круга строят деревню с палкой в середине, это их ось мира. Дальше они не ходят, дальше — змеи и опасность. Если будешь уважать этот принцип, тебя не тронут и даже примут как своего. Все просто.

На сцене неуютное, но обжитое пространство антиутопии, виртуальная деревня. Нелегко поверить в то, что все ее аборигены – люди, как мы тут, в зале. Молчит странная принцесса в рабочей робе. Какой-то Валентин в черных очках пробежал. А эксцентричный принц Гомбровича (не годится жениться – годится убивать) даст сто очков вперед Гамлету с его пресловутыми метаниями. Время от времени кое-кто из аборигенов этой деревни раздевается догола, но это ничего не обнаруживает и не доказывает. Наоборот, в голой принцессе не обнаруживается ничего от принцессы. И даже Королева Агриппины Стекловой, подававшая надежды на человеческое-слишком-человеческое (тайком пишет стихи о калине-рябине и Мессалине, мечтает о какой-то непристойной гибкости и неистово кается в этом), раздевшись догола, обнаружила отсутствие живого, белкового тела. Беда.   

Змеи и опасности подступили совсем близко к этой деревне: звучат по-английски и по экранам у сцены проползают неожиданные тексты об Альенде и Ассанже, не из Гомбровича (он закончил свою пьесу аж в 1935 году). Я б не удивилась, если бы как-нибудь прополз и герой социальных сетей Атлантим, российский робот, что на днях официально принят в вуз для научной работы. В его памяти умещаются более 100 000 речевых модулей, он поддерживает беседу на любую, в том числе политическую, тему и владеет двумя иностранными языками, английским и китайским. Что из того, что Атлантим существо небелковое? Может, это даже лучше – не нужно заботиться о выживании.

Полупустое пространство, созданное на сцене Петром Лакомы, программно постгуманистично. Мне кажется, в собственных минималистических объектах художник не так холоден и прямолинеен. "Карты" и "Гнезда" Лакомы всегда обнаруживают присутствие человека через его отсутствие. Часто это пустой объем, каркас из алюминиевой сетки, повторяющий очертания  человеческого тела, лежащего на боку, с головой на вытянутой руке. Но поверх его накладываются пчелиные соты, ткань, воск. И в таком виде подвешенный в любом пространстве "человек-минус" Лакомы становится пустой, но не мертвящей оболочкой себя, потенциальной для другой социальной конструкции, скажем, для гнезда диких пчел. 

Человеческий "след" по Лакомы способен радикально и непредсказуемо изменить любое пространство. На сцене его функциональные  геометрические предметы (мебель по сути) делают сценическое пространство иррациональным, а огромные металлизированные трубы неясного предназначения демонстративно катаются по сцене и проблематизируют ось этого мира.  Иногда такая труба служит неуютным гнездом для персонажа. Надоедливо звучит терменвокс, светятся какие-то тревожные датчики, по серым стенам медленно отползают друг от друга части теста Роршаха, теряя экспертное значение (видеоформление Марты Наврот). 

В костюмах спектакля (Анна Ныковская) задумана редукция подлинного естества персонажей и их масок. Это идеально срабатывает в женских ролях. От Лакана, Ривьер и Батлер нам давно известно, что женственность – лишь маскарад в культуре, так что нас не удивишь ни сенсационным раздеванием Королевы, ни тем, как прекрасная Иза, словно перчатки, снимает с себя тату. Но и семейные трусы Короля с застиранной майкой выглядят глумливым маскарадом. Только Сергей Епишев (Камердинер) выглядит так, будто никогда и не жил без прозрачного намордника и черного платья в пол. Уникальное свойство у этого лукового актера – весело обживать собою любое пространство, живое и мертвое, смешное и страшное, привычное и нет.

"Ивонна" – непривычная пьеса. Абсурд или сказка, притча или парабола, недоразумение в двух частях или шахматный этюд, пародия на все комедии и трагедии Шекспира разом, страшный сон или оперное либретто?

Я писал "Ивонну" с большим трудом и неохотой, – написал Гомбрович в "Дневнике". – Решил использовать в театре методику, которую разработал в  прозе, работу с бессвязным и часто абсурдным мотивом, напоминающим музыкальный мотив. Получался язвительный абсурд, и это было не похоже на все пьесы, написанные в то время. Я постоянно боролся с формой в те ужасные часы, что провел в неподвижности перед листом бумаги, когда ручка находится в режиме ожидания, воображение отчаянно ищет решения, а все возникающее здание скрипит и грозит обрушением.

Но не обрушилось.

Наоборот, за какие-нибудь полвека эта пьеса о вторжении Другого/Другой в несимпатичную, но стабильную и временами забавную систему "аборигенов" стала привычной для мирового репертуара. "Ивонна" - четырежды опера. Она – последний спектакль Ингмара Бергмана.

У нее интересная судьба и на российской сцене. Постановке Олега Рыбкина (театр "Красный факел", Новосибирск) с художником Андреем Бартеневым Золотая Маска была присуждена единогласным голосованием неоднородного жюри (1999).  Ивонна (Виктория Левченко), лохматая простушка в ситцевом платьице и стоптанных башмаках, более других похожая на Ивонну Бергмана, молчала в компании андрогинов-полуроботов. У Алексея Левинского милашка Ивонна (Ольга Левитина) молчала в компании уличных клоунов и сказочных персонажей (2006). Лиза Арзамасова из "Папиных дочек" потрясла Москву в "Ивонне" Владимира Мирзоева, где ее, жалкую инвалидку, Принц пытал, но любил (2011). У Яжины Ивонна (Дарья Урсуляк) на первый взгляд слишком проста – работница сцены, которая вместо "Кушать подано" вдруг как закричит "Пошел вон!". В ней нет ни безобразия, ни красоты, ни отвращения, ни желания, ни простодушия, ни цели – ничего нет. Зато вокруг нее выстраивается множество порочных кругов, заявленных текстом Гомбровича. Поклон – это уважение или дерзость? Ивонна – уродина или все-таки милое создание? Она деликатна, самолюбива или стеснительна? Хоть что-нибудь есть за приписываемой ей страстной вялостью? Добивается Ивонна чего-либо? Если да, то чего?

Она такова, потому что так "свободен" Принц или все наоборот? Мы любим друг друга, потому что одинаково не нравимся друг другу, а значит, нет неравенства (версия Иннокентия).  Или ловушка выглядит иначе: любимому приходится полюбить любящую, потому что от этого никуда не убежишь, и придется убивать (версия Принца).

Утверждается, что убить "замухрышку" легко, ведь этого хотят все, но холод пробегает по спине в сцене непривычного акта насилия над Ивонной.

Настойчиво напрашивается отсылка к Рене Жирару с его инициирующей жертвой "козла отпущения" и другим путаным отношениям в паре палач – жертва. Но кажется, вопрос Яжины к зрителям Театра наций выглядит иначе: вам не нужна ровно такая Ивонна, молчащая и отзеркаливающая вас к собственному говорению и молчанию? Или нам всем вообще не нужно ничего другого, потому что дальше, за чертой стабильности, змеи и опасно.

Сценическое пространство "Ивонны" светлеет только в самом конце – на званом вечере, где нарядная принцесса запланировано подавится карасем и умрет наконец. Вопрос, в чем механизм неудач бедняжки Ивонны, принцессы Бургундской, останется без отчетливого ответа. Но пульсирующая бесформенная ловушка, в которую, по мнению критика Алены Карась, попадает зал, имеет границы. Прозрачная четвертая стена сцены обнаруживает себя только один раз, когда принц бьет и бьет об нее теннисными мячами, но этого вполне достаточно, чтобы мы могли хотя бы на миг представить себя за пределами неуютного королевства Гомбровича-Яжины-Лакомы.

Ближайшие спектакли: 12, 13 ноября, 6 декабря, 19.00. Театр наций (основная сцена).