Несколько взглядов на собор Парижской Богоматери
В красках и судьбах, а также в химерах, гаргантюа и пантагрюэлях
17 апреля 2019 Тихон Пашков ,Раймон Кено. Чья очередь. 1961
Виктор Гюго взялся писать "Собор Парижской Богоматери" (и закончил его в 1831 году), чтобы спасти собор от разрушения. Замысел романа продиктован сознанием мимолетности, непрочности. Гюго, перечисляя ущерб, нанесенный собору не временем – людьми, отталкивается от исчезнувшего со стены греческого слова:
Позже эту стену (я даже точно не припомню, какую именно) не то выскоблили, не то закрасили, и надпись исчезла. Именно так в течение вот уже двухсот лет поступают с чудесными церквами средневековья. Их увечат как угодно – и изнутри и снаружи. Священник их перекрашивает, архитектор скоблит; потом приходит народ и разрушает их. И вот ничего не осталось ни от таинственного слова, высеченного в стене сумрачной башни собора, ни от той неведомой судьбы, которую это слово так печально обозначало, – ничего, кроме хрупкого воспоминания, которое автор этой книги им посвящает. Несколько столетий тому назад исчез из числа живых человек, начертавший на стене это слово; исчезло со стены собора и само слово; быть может, исчезнет скоро с лица земли и сам собор.
Несколько веков люди вглядывались в это здание на острове Сите. Интереснее всего было бы проследить за этими любящими глазами, узнать историю не ущерба и разрушений, но метаморфоз того что не вмещается в пределы взгляда, как близость собственного "я" , по выражению поэта Рильке, возведшего свой "Собор".
Работа Жана Фуке над "Часословом" началась на самом излете Столетней войны (1337 -1453). Англичане еще хозяйничали в Париже. Французский двор обосновался в Туре, где Фуке и "вспоминал" этот вид на далекий собор Нотр-Дам, пейзаж, в который вписана евангельская сцена сошествия Святого Духа в Иерусалиме или Пятидесятницы: "Десница Господа защищает верных от бесов". Справа – мост Сен Мишель. В искусном умении сопрягать тысячелетия и отдаленнные земли с мастером Жаном сравнится романтик Жерар де Нерваль: Старинный Нотр-Дам, увидит он паденье Парижа, как его он видел зарожденье. Немало тысяч лет он простоит, пока теченье времени, как волк, рыча от злости, порвет железный нерв, переломает кости, и каменный каркас перегрызут века.
Мария Терезия из дома Габсбургов, инфанта Испании стала первой женой короля Франции Людовика XIV. В детстве ее писал Веласкес. Французские королевские художники, кузены Анри и Шарль Бобрен вложили в ее ладонь собор Парижской Богматери. Будучи модными придворными портретистами, они изобразили едва ли не всех будущих персонажей Дюма-отца.
Доре иллюстрирует XVII главу "Гаргантюа и Пантагрюэля", написанного Рабле в 1534 году: "О том, как Гаргантюа отплатил парижанам за оказанный ему прием и как он унес большие колокола с Собора Богоматери":
В этой многофигурной композиции кроме Наполеона с Жозефиной и Папы Пия VII художник изобразил семью Наполеона, маршалов и консулов Франции, вписал по настоянию любящего сына отсутствовавшую на церемонии мать Бонапарта, Летицию Рамолино, а также разместил себя самого среди публики на самом дальнем плане. Изобразив в нижнем ярусе нарядную толпу, две трети пространства Давид посвящает внутреннему убранству собора, отдавая почести его архитектуре и Богу, в чьем доме разворачивается этот пышный и низкий спектакль. Таким его увидит Поль Верлен уже в конце того века:
100 тысяч франков, в которые Давид оценил свою работу, стали предметом тяжб с администрацией Наполеона, не желавшей платить. Но орден Почетного Легиона был выдан императором художнику без промедления и с эгоистичной похвалой: Вы – тот, кто вернул во Францию хороший вкус.
С набережной Монтебелло малоизвестному у нас художнику Арруару отлично видно, как менялся собор Парижской Богоматери в ходе реконструкции, начатой архитектором Виолле-ле-Дюком в 1841 году. Слева от собора уже выросло здание новой ризницы, законченное в 1850 году, но еще отсутствует знаменитый стрельчатый шпиль, который появится за пересечением трансепта и простоит до апреля 2019 года. Не видать и каменных химер.
Шарль Мерион (1821-1862), будучи дальтоником, подался из живописцев в граверы. А о химерах и горгульях собора писал Константин Бальмонт:
Они умно́ уселись по местам.
В беспутстве соблюдая чувство меры,
И гнусность доведя до красоты,
Они могли бы нам являть примеры.
Святых легко смешаешь, а уродство
Всегда фигурно, личность в нем видна,
В чем явное пороков превосходство…
Максимилиана Люса (1858 – 1941) называли честным художником с грубым талантом. Один из самых почитаемых во Франции неоимпрессионистов, анархист и политический активист видел подростком Парижскую коммуну, в молодости был арестован по подозрению в нападении на президента Республики Сади Карно, зарезанного в 1894 году на выставке в Лионе итальянским анархистом, а в старости отказался быть председателем Общества независимых художников из отвращения к вишистскому правительству. Из тюрьмы он вышел с альбомом портретов заключенных и всю жизнь писал рабочих, мастеровых и горожан без мрачности и пролетарской суровости. Даже Нотр-Дам у него впитал теплый солнечный свет, что случалось нечасто. Вот у того же Гюго: суровый и мощный собор, который, по словам его летописцев, наводит страх.
Матисс полагал, что все должно быть построено из частей, составляющих единое целое, человеческое тело, как собор. Он прожил в квартире на набережной Сен-Мишель много лет. Сена и Нотр-Дам-де-Пари были для него повседневным видом из окна, что придает его взгляду домашнее измерение. Так, без нюансировки, смотрят на родные, любимые лица. Справа оконная рама, а река и собор – лишь силуэты в лиловой дымке. Они созданы из одного материала: то ли собор медленно утекает под мост, то ли река встала дыбом и пролилась в небо.
В 1914 году Матисс повторил этот вид. Теперь он выглядит как акварельный рисунок, набросок. Тогда же добровольца Матисса по состоянию здоровья не взяли на Первую Мировую. Он остался у своего окошка и пережил следующую – у еще каких-то окон, у других рек и берегов, под другим небом.
Серия видов Руанского собора Клода Моне оказала влияние на Матисса, Утрилло и – весьма специфическое – на их современника Альбера Марке (1884-1959), создавшего нечто противоположное чувственности импрессионистов. В стылый зимний, едва ли не русский, монохромный пейзаж вписан собор-завод с башнями-элеваторами. Недаром он в коллекции Пушкинского музея. Спустя три года Осип Мандельштам напишет:
В этой незаконченной работе Морис Утрилло строит свой собор как театральную декорацию или даже витраж. Фасад Нотр-Дам весь собран на плоскости, из фрагментов и оттенков – едва ли не в духе кубистов. Узкая полоска домов на прилегающей улице лишь подчеркивает эту игру ритмов. Между башнями – антенна более не существующего шпиля, отрощенного архитектором Виолле-ле-Дюком в 1860 году. За исключением мимолетного шпиля и деталей, тот же ритм чередующихся ярусов схвачен Гюго:
Вряд ли в истории архитектуры найдется страница прекраснее той, какою является фасад этого собора, где последовательно и в совокупности предстают перед нами три стрельчатых портала; над ними – зубчатый карниз, словно расшитый двадцатью восемью королевскими нишами, громадное центральное окно-розетка с двумя другими окнами, расположенными по бокам, подобно священнику, стоящему между дьяконом и иподьяконом; высокая изящная аркада галереи с лепными украшениями в форме трилистника, поддерживающая на своих тонких колоннах тяжелую площадку, и, наконец, две мрачные массивные башни с шиферными навесами. Все эти гармонические части великолепного целого, воздвигнутые одни над другими и образующие пять гигантских ярусов, спокойно развертывают перед нашими глазами бесконечное разнообразие своих бесчисленных скульптурных, резных и чеканных деталей, в едином мощном порыве сливающихся с безмятежным величием целого.
